Глеб Павловский: «Команда власти выглядит людьми, которым везет» |
| Автор: По инф. polit.ru |
| 21.05.2020 09:07 |
|
Глеб Павловский, один из наиболее известных российских аналитков и политконсультантов, экс-руководитель Фонда эффективной политики: "Уйдя в 2011 году от власти в качестве советника, причем вовлеченного советника, так сказать «играющего тренера», я получил возможность думать"
МНОГИХ ЗАИНТЕРЕСОВАЛО: 
Годовая инфляция в России ускорилась за неделю с 8,46% до 8,57%. Об этом сообщает Росстат. ЦБ ожидает, что к концу 2024-го инфляция составит 8-8,5% в годовом выражении. При этом прогнозируется, что к концу 2025-го она упадет до 4,5-5%. 
Выступление президента на форуме «Валдай» кто-то назовет сигналом о готовности к большой сделке с Западом, а кто-то, наоборот, усмотрит в нем демонстрацию непреклонной решимости продолжать начатое и додавить геополитических оппонентов и открытых противников.
Цыганский фактор становится главным в нарастании межэтнической напряженности в РФ. Размышляет Кирилл Шулика в Rosbalt.ru 
Общеизвестно, что объединение «от противного» обычно лишено собственного смысла и наполнения. Быть против чего-то допустимо, но в ответ надо предложить какую-то альтернативу, свое видение. 
Выборы президента США давно стали одним из главных событий внутренней политики России. Уж точно более важным в общественном сознании, чем наши собственные выборы. Проблема в том, что я ищу язык уже очень давно. Когда я выступал у вас в «Билингве» 15 лет назад, я считал, что он у меня есть. Язык, которым можно было бы говорить о нашей власти. Причем не о нашей власти как о научном предмете — для этого языков и моделей достаточно в политической науке, просто они не помогают нам в этой жизни, в том, чтобы говорить, описывать те ситуации, с которыми мы сталкиваемся. И когда мы принимаем тот или иной, неизбежно подражательный научный дискурс — подражательный для тех, кто не ученый сам. У ученого этой проблемы нет, он, собственно говоря, работает со своим предметом, но не зависит от него и не живет в нем. Он может сам жить в России, но как ученый, он может сказать только то, что определил в сетке своих научных процедур. Это нам не подходит: как правило, это может дать нам какую-то подсказку, может быть, в наших действиях. Ведь мы, в конце концов, хотим знать, как нам действовать, как нам определяться, как выступать в роли политических фигур, политических акторов, как это говорят те же ученые, попросту как политически действовать. У нас нет для этого языка. Причины, по которым так случилось, уходят хоть и не в глубь веков, но в достаточно далекое прошлое, поэтому я не стану сегодня их обсуждать. Уйдя в 2011 году от власти в качестве советника, причем вовлеченного советника, так сказать «играющего тренера», я получил возможность думать. Получил возможность думать об этом дистантно. Это необходимо, чтобы что-то понимать. Сразу, как спал определенный флер или морок, как угодно вам, с этой власти, я сразу увидел ее своеобразие, ее определенную уникальность и одновременно аномальность. И конечно, я сам превратился в прибор для этого. Это некое преимущество теперь — то, что было недостатком во время той лекции 2005 года, теперь стало преимуществом. То есть я могу смотреть на этот объект — российскую власть — через себя, как прибор. Причем через себя, который был там внутри, а не через нынешнего себя. То есть возникает такая возможность эксперимента, возможность проверки. К которой я не призываю других.
Первую книгу я написал, издал уже осенью 2011 года, она называлась «Гениальная власть!». Это, конечно, ироническое определение. И с тех пор я их написал уже несколько. С пяток. Честно говоря, я толком не помню. Хотя это не главное, чем я занимался в эти годы. Но я горжусь тем, что осенью 2013 написал книгу «Система Российской Федерации в войне 2014 года». Я написал ее на Валдае, слушая Путина. Она вышла в самом начале 2014 года, когда еще президентом Украины был господин Янукович. Но я не знал, что война будет именно на Украине. Я знал, что наше бедное страдающее животное нуждается в ней. Откуда у меня появилось понятие #системаРФ? Прежде всего потому, что это не режим. Мы успокаиваем себя, когда принимаем слово «режим». Режим, особенно политический режим, авторитарный режим, естественно. Это нормально, есть один политический режим, он может смениться на другой политический режим. Но в нашей системе нет отдельного существования государства и общества. Общество погружено во власть, пропитано властью и участвует в сделках с ней. И даже это — метафора, потому что оно участвует в этих сделках не как субъект, а как население. И причина этого не является чьей-то виной, и здесь это даже не моя идея. Михаил Гефтер, историк, философ говорил о том, что проблема России, одна из главных, — что здесь не было никогда создано государство. Он, кстати, считал, что и страной Россия не является. Но возник социум власти. То есть такой организм, если хотите, государственный, псевдогосударственный, парагосударственный, в котором все отношения идут через отношения власти. Власть замещает все другие виды отношений. И даже частных, интимных, семейных, медиа-отношений. Все отношения опосредованы властью. С другой стороны, это делает невозможным появление государства. Потому что государство — нечто обособленное от общества, и тем более, от нации. И действительно, до сих пор нет такого явления, как российская нация. Впрочем, не было и такого явления, как русская нация. Была мечта об этом, были проекты этого, были политики, которые пытались это сделать, но это не получалось. С другой стороны, у социума власти есть преимущество — он может как бы действовать непосредственно, реагировать непосредственно и быстро. Он может опережать других, не являясь сильным государством. Можно обращаться в глубину веков, а именно — в Сталинские времена, дальше обращаться не стоит — довольно бессмысленно. Советский Союз в конце 1930-х встретил нападение Гитлера как слабое государство. Но как социум власти он сумел необычайным образом перегруппироваться. Сейчас довольно бессмысленно вспоминать эти события. Для нас существенно другое событие, которое было 30 лет назад — когда советский социум власти при попытке решить определенные проблемы внутреннего и глобального характера перестал существовать. В каком процессе он перестал существовать? В процессе революции сверху. Последняя революция сверху была названа перестройкой. Термин, кстати, сталинский, я думаю, вы это знаете. Термин, впервые примененный Сталиным к коллективизации, к такому не розовому процессу, но примененный совершенно сознательно. Он говорил: «это революция, но это не та революция, которую проводят народные массы, это та революция, которую проводит власть сверху». При поддержке, естественно, народных масс, как без этого. Кстати, понятие перестройки появилось тогда же. Оно использовалось, правда, в сочетании «перестройка кадров», что означало тоже далеко идущие процессы, когда кадры перестраивались таким образом, что некоторые вылетали очень далеко, а некоторые — в лагерную пыль. Перестройка 1980-х годов — это революция сверху, которая вышла из-под контроля и кончилась известно чем. Она кончилась тем, что господин Горбачев создал некий институт, который пережил и его, и перестройку, и даже ельцинскую Россию. А именно — институт президентства. Как всегда в истории, эти вещи бывают довольно случайными. Горбачеву надо было защититься от коллег по политбюро, потому что его главный страх был — не цветных революций, а смещения Хрущева, хрущевского финала. Этот страх преследовал его до самого конца. И пост президента давал возможность, с одной стороны, укрупнить себя до глобального статуса одного из мировых лидеров, не только по названию западных газет, но по реальному положению (и он это сделал), а с другой стороны, защититься от смещения членами политбюро (он этого тоже добился, но такой ценой, что он стал не нужен собственному населению). Тем не менее, возник небывалый статус президента. Небывалый в каком отношении — он, кстати, никогда в русской истории вообще не возникал как цель, как задача, он возникал в неких разговорах декабристов в 1820 годах XIX века, а в 1917 году он даже не был всерьез в политической игре. Иначе бы, в конце концов, его бы большевики создали. Он был не нужен. А пост генерального секретаря — это была мировая роль. Но, повторяю, мировая роль в коллегии Политбюро, Политбюро был коллегиальным органом. А от этого хотели уйти. И вот возникает удивительная вещь — гибрид мировой роли генсека и позиции человека, равного государству. Сначала — президент СССР. Это роль не просто главы государства — это роль центра идентичности. (Квазинациональной тогда, естественно. Потому что нет такой нации, как советские люди, это отдельная тема, она нас сейчас не волнует.) Но важен этот параинститут президентства, который, как оказалось неожиданно для всех, приобрел значение эталона власти и такого, я бы сказал, накопителя разных статусов, полномочий, прерогатив, которые могут бесконечно накапливаться в этом аккумуляторе. Правда, возникают трудности с использованием их. Собственно, борьба Ельцина с Горбачевым — это была на самом деле борьба, конечно, за статус президента, а не за тип государства. Но Ельцин сделал сильное предложение, значительно более сильное, чем горбачевское. Людям, которые теряли советскую идентичность и не знали, какой будет новая идентичность, он предложил ее. Мой тезис, который я, в общем, провожу и в книге, и на котором я настаиваю: российский президент — это заместитель потерянной идентичности. Такой идентификатор, который нуждается в признании. Идентичность немыслима без того, что ее разделяют. Ельцин не был просто политическим лидером. Потому что большинство из тех, кто за него голосовал, они политически не мыслили, и не собирались, как показало ближайшее будущее. Он был заменителем идентичности. Ельцинский народ, ельцинское большинство, если угодно, и было новым национальным определением, квази-национальным определением постсоветских граждан, скажем между 1990 годом и 1993–1994. Дальше был период инерции, на котором удалось еще выиграть одни выборы и просуществовать, не будучи свергнутым, до конца 1990-х. Что это дает для понимания власти? Прежняя советская власть в центре была вырожденная власть революционного субъекта, который был разрушен давно и от которого практически осталась скорлупа после сталинских операций. То есть это была в каком-то смысле уже потерянная идентичность. Теряемая, ускользающая. Наконец она уходит, но ее подхватывает ельцинское предложение власти. Ельцин укрупняет, масштабирует, я бы даже сказал, глобальность поста президента. Вот кажется: да, Горбачев — лидер Советского Союза, ядерной сверхдержавы, одной из двух. Но к концу, к 1991 году это лидерство уже исчезает вместе с концом коммунизма. А каким может быть новое? А новое возникло на уничтожении СССР. У нас очень плохое философско-политическое обучение, и мы все время считаем, что одни политические предметы возникают из других, которые также можно пощупать. Но политические потенциалы часто возникают из отсутствия, из вакуума. Горбачев после перестройки и подписанных им соглашений, великих соглашений со Штатами о выходе из «холодной войны», из которой выйти все равно не удалось на самом деле — он не сделал потом ничего равного Беловежским соглашениям. Трудно представить себе более сильное, крупное, масштабное, глобальное действие, чем Беловежский акт. И Ельцин включил это действие в свой президентский образ, который просто укрупнился до невероятных масштабов. Страны в прежнем смысле не стало. Новой еще не было. Идентичность была потеряна у большинства населения страны, это надо просто ясно помнить, это проверено социологическими опросами. Даже к концу 1990-х половина или большая — сейчас уже не вспомню, но где-то около 50% людей, граждан РФ, говорили, что они живут в Советском Союзе. Которого нет. Они не идиоты, они понимали, что его нет. Но они не считали себя гражданами РФ, не признавали себя ими. И этот великий, могучий вакуум мировых масштабов масштабировал самого Ельцина и пост президента. И я думаю, что именно в июне 1990 года (конечно, с проекцией на декабрь 1991, а там дальше пунктиром на 1993) возникает системаРФ, как я пишу. Почему я использую это выражение? Чтобы отделить его от понятия «государство Российская Федерация» — нет такого государства. Но в то же время есть удивительная преемственность и как бы характерность поведения, есть стилистика государственного поведения — при том, что государства нет. Есть национальная лояльность без нации. И, наконец, есть тип поведения — удивительно гибкого, абсолютно аномального, не считающегося ни с какими нормами, и просто забывающего те нормы, которые были вчера, если необходимо. Перед нами нечто уворачивающееся, постоянно ускользающее от столкновения, в котором можно погибнуть. #СистемаРФ могла погибнуть уже много раз. Государство, сильное даже государство России, оно несколько раз находилось бы на краю гибели. А #системаРФ нет. Здесь подсказкой мне до некоторой степени был один из моих любимейших политических текстов — длинная телеграмма Джорджа Кеннана об истоках русского поведения. Потом он превращал ее в большую статью, потом — в ряд книг. Подсказка состояла в чем: Кеннан писал это, как известно, в 1946 году, в период апофеоза, апогея личной власти Сталина и советского тоталитаризма. Но в этой телеграмме Сталин упоминается мельком и периферийно. Он не нуждался, если можно так выразиться, перефразируя Вольтера, в этой гипотезе. Он говорил именно о русском поведении. И он не говорил о тоталитаризме, это тоже его мало интересовало: как классифицировать строй, который существует в СССР. Он был уверен, что без этого можно описать поведение, с которым столкнулась Америка. И эта телеграмма, как известно, этот текст лег в основу политики сдерживания, которая определила и американскую политику, и мировую политику на несколько десятилетий вперед.
В конце концов, этот миф мы генерировали. Поначалу сознательно, а дальше он опять-таки стал частью этой власти. Мы-то поначалу следили за другим. Не за гимнами в адрес Путина, а за тем, чтобы это средоточие власти, на самом деле бесконечно слабой, ничтожной, неспособной провести ни одной программы (мы это хорошо знали, ни одной программы), выиграть ни одной войны (мы это тоже хорошо знали), — чтобы она все время (и даже не способная выиграть, в общем, в лобовом политическом столкновении внутри страны, на выборах, мы это тоже хорошо знали)… Как уйти от этого? Очень просто: надо быть все время впереди. Тогда оппозиция разговаривает постоянно с твоей спиной, с твоей задницей. А из этой позиции она ничего не может доказать, ничего не может выиграть, и тем более не может победить. Надо быть все время на шаг вперед, надо завладевать повесткой, а для этого система власти должна быть непредсказуемой, она должна заниматься топиками, о которых другие не думают. Она должна перехватывать любую повестку. Она должна быть всеядной. Какая разница: коммунистические предложения, либеральные предложения — да это не играет вообще никакой роли. Повестка формируется из задачи опережения. А не из задачи nation building.
Нация не строится, национальное государство не строится. Система бюрократического управления, вертикаль власти, которой я всех задолбал, начиная с эпохи 20 лет назад, конечно же не строится. Потому что это означает просто вертикально интегрированную бюрократию, которая, кстати, на Украине была — Кучма ее построил, а в России не было нее. Поэтому власть должна управлять другим: она управляет презентацией своих силовых средств, то есть презентацией своих силовых девайсов, девайсов силы, девайсов коммуникации. Они должны быть передовыми. Но сама она должна просто умело ими жонглировать. Быть — и это слово у меня родилось уже когда я стал думать над системойРФ — не сильной, а верткой. Потом уже я узнал, что это в принципе соответствует понятию agile. Верткой, юркой. И действительно, это работало как минимум 15 лет. Иначе бы Путин не появлялся на первых полосах Times и других замечательных изданий, не считался человеком года, человеком мира и там чего-то еще. Это его роль фронтмена системы. Как сказали бы циничные моряки прошлых лет, добрых пиратских эпох, это называлось гальюнная фигура. То есть то, что прибивают на носу у пиратского судна и где обычно устраивают туалет. Гальюн — чтобы, это самое, как говорится, для удобства. Почему это работает? Это работает потому, что #системаРФ построена на выживании 1990-х годов. Потом это состояние редуцировалось, но не ушло на самом деле. А сегодня оно вернулось. #СистемаРФ построена на сделке населения, которое хочет выжить, с властью, которая хочет на этом заработать. Я сейчас огрубляю, в книге я это более подробно разжевываю. То есть это никаким образом не общественный договор. Это никакой не «холодильник в обмен на телевизор». Это тупая сделка, условия которой не фиксируются никогда, которая может изменяться только в пользу одной стороны, в пользу стороны власти, и никогда не в пользу населения, которое об этом знает. Почему оно это принимает? Потому что в условия сделки, не фиксируемые, входит это самое выживание. Власть не может выжить, если не выживет население. В 1990-е годы это было физически ясно, когда власть находилась у хозяев регионов (и они же собирали налоги, кстати), и они представляли собой некую одну команду с населением. Потом Москве оставалось только приватизировать хозяев регионов. Не надо было с ними бороться. Приватизировав их, она приватизировала страну. Конечно, эта система существовала в коридоре, так сказать, пацификации. То есть не было риска военного конфликта, военного вторжения в страну. Мы могли говорить о международном терроризме и его угрозе, но что такое международный терроризм? Это, в общем, некоторое количество тупиц, даже пускай хорошо вооруженных и хитрых. Самый хитрый и по-своему равный по верткости #системеРФ это был Басаев. Это был действительно опасный гений разрушения, который умел вызвать систему к игре тет-а-тет. Этим он был опасен. Когда он был убран с доски, уже угрозы не существовало. Cистема играла, играла как бы на флангах. Есть такое понятие «фланговая стратегия», то есть обычно в крупных войнах это партизанская стратегия. Противник значительно более сильный, чем ты, наступает фронтально, а ты не принимаешь сражение, ты уходишь и бьешь по флангам. Он не может развернуть фронт в твою сторону. Это разрушит весь фронт, разрушит всю его военную машину. Поэтому ты практически свободен делать все, что находишь нужным. Это тоже стратегия и тактика системы. В системе, однако, есть, помимо управленческой несостоятельности, ряд слабых мест, очень слабых. В центре ее находится президент с настолько раздутыми полномочиями, мировыми и внутренними, что их нельзя применить. Это в чем-то похоже на ядерное оружие. Оно является условием стратегической стабильности, при том, что оно не может быть применено. И это, в общем, более-менее всем известно. Однако, это могучий дисциплинирующий фактор. Но каким образом вы можете его дробить? Даже с ядерным оружием малой мощности это оказалось чрезвычайно затруднительно. Поэтому президент делегирует свою власть, вне всяких процедур, всю целиком.
Это, так сказать, плюсовая сторона системы. Но в мирное время это делает ее анемичной. Она может демонстрировать силы, но только за счет того, что перескакивает с места на место, не решив одну проблему. Оказавшись в Донбассе и ничего не решив, она перескакивает в Сирию. Ничего не решив в Сирии, она уже было готовилась перескочить в Ливию. Правда, COVID-19 имел другое мнение на перспективу. Но это все театр, в конце концов. А когда люди начинают опять умирать и хотят выжить — это не театр. Значит, мы возвращаемся в ситуацию выживания. И тут мы видим, что система, как спектакль власти, ничего не может здесь предложить. Теоретически, чтобы перешибить эту эпидемию, она могла бы только объявить Третью мировую войну. Но это, пожалуй, слишком сильное действие, слишком сильное лекарство. Поэтому разумно вертикаль отошла в сторону и предоставила опять населению регионов выживать вместе со своими руководителями, которые, правда, за это время в основном депрофессионализировались. Отбор шел по принципу непрофессиональности, несамостоятельности, неавтономности. Москва оказалась счастливым исключением. Но есть еще несколько счастливых исключений. Как выйти системе из этого положения? Я подробно разбирал в «Иронической империи», не буду к этому возвращаться, почему система не является ни аналогом, ни закамуфлированным вариантом СССР. Она вполне искренне антисоветская. Асоветская, точнее. Более того, многие ее свойства выстроены на отстройке от советских свойств. Она с самого начала не желала быть идеологической, она не является идеологической, она использует идеологии как разные сорта туалетной бумаги. Она с самого начала не желала строить вертикально интегрированную бюрократию, которая, в конце концов, может в какой-то момент сожрать собственный верх, и делает ее неповоротливой. Она зато превратилась в такое юркое существо, которое выглядит к тому же везунчиком. Это тоже очень интересный момент. Команда власти выглядит людьми, которым везет. И им действительно везло все время до этой эпидемии. И, собственно, в апогее этого везения и затеяли эту окончательную перестройку. Как говорит Баунов, перестройку-2, но я не думаю, что это можно так назвать. Достройку, увенчание здания с помощью новой конституции и сияющего Путина вверху, который уже превращается просто в абстрактное понятие, теряется. Он не чувствует, что это рискованно для него, но я сейчас не буду об этом. В любом случае, нас опрокинуло в новую ситуацию выживания. Во-первых, неизвестно, чем кончится эта волна эпидемии, этого мы еще не знаем. Во-вторых, почти наверняка будет вторая, а может быть, и третья. Это заставляет иначе выстраивать свою готовность к ней. Но я думаю, что российская система найдет способ инкорпорировать новые девайсы, новые инструменты в свой состав и попытаться, так сказать, со всем этим взлететь. Как пример могу привести появление, вторжение в наш политический дискурс, дискурс власти, военно-медицинской терминологии с отбором в сторону особенно сегрегирующей, исключающей, дисциплинирующей. Там, на днях, чуть ли не сегодня или вчера, академик (я читал в Парламентской газете) говорил, что нам придется перейти к модели военной медицины и выявлять угрожающие группы. О чем идет речь? Это не либералы, это не иностранные агенты. Это люди, которые определены как потенциально контагиозные, опасные эпидемически. Здесь обширное поле маневрирования. У него речь идет о принудительной вакцинации, и тому подобных вещах. Это не обязательно сценарий, который готовится, отнюдь нет. Но это направление, в котором будет сдвигаться, конечно, эта система.
Когда-то путинская Россия началась с того, что приватизировала схемы выживания в регионах, вместе с их главами. А что сегодня она может приватизировать? Непонятно. Можно ли вернуться к модели транзита, которая обсуждалась несколько последних лет, и которую фактически Путин начал, но в очень своеобразном виде? Тоже невозможно. Если бы сегодня провести это голосование по Конституции — ну, это выглядело бы каким-то черным юмором, с точки зрения даже вполне лояльных людей. Но я не думаю, что наша система власти сдастся. Единственное, что угрожает ей, это расторжение сделки населения с ней. А с другой стороны, население пока лишено альтернативы. Система безальтернативна, она 30 лет движется фактически в безальтернативном коридоре. В начале ее стоит лозунг «иного не дано». И в общем-то говоря, сегодня она говорит населению: «либо то, что есть, либо ничего». С одной стороны, это политический вызов тем носителям альтернативы, которых пока не видно, а с другой стороны — принцип стабильности. МНОГИХ ЗАИНТЕРЕСОВАЛО:
Годовая инфляция в России ускорилась за неделю с 8,46% до 8,57%. Об этом сообщает Росстат. ЦБ ожидает, что к концу 2024-го инфляция составит 8-8,5% в годовом выражении. При этом прогнозируется, что к концу 2025-го она упадет до 4,5-5%.
Выступление президента на форуме «Валдай» кто-то назовет сигналом о готовности к большой сделке с Западом, а кто-то, наоборот, усмотрит в нем демонстрацию непреклонной решимости продолжать начатое и додавить геополитических оппонентов и открытых противников.
Цыганский фактор становится главным в нарастании межэтнической напряженности в РФ. Размышляет Кирилл Шулика в Rosbalt.ru
Общеизвестно, что объединение «от противного» обычно лишено собственного смысла и наполнения. Быть против чего-то допустимо, но в ответ надо предложить какую-то альтернативу, свое видение.
Выборы президента США давно стали одним из главных событий внутренней политики России. Уж точно более важным в общественном сознании, чем наши собственные выборы. |
