Последний срок |
Автор: Сергей ШМИДТ, Langobard |
03.04.2017 09:59 |
Так уж вышло, что «Деньги для Марии» и «Последний срок» это мои самые любимые повести В. Г. Распутина. Грандиозная «Живи и помни» только на втором месте. Знаменитую «Матёру» я дочитать не смог (надо, кстати, будет попробовать еще разок «подойти к снаряду»). Тратить время на чтение всего, что написано Распутиным, начиная с «Пожара» (когда писателем стали уже необратимо овладевать «идеи»), людям с моими жизненно-стилевыми ценностями вообще не имеет смысла.
В общем, я совершенно согласен с оценками от одного из крупнейших современных российских писателей Дмитрия Быкова: «Я считаю Распутина очень талантливым писателем (я об этом много писал), но, к сожалению, это человек, утративший в какой-то момент смысл, перспективу. Я думаю, что это связано с биографическими обстоятельствами, с травмой, которую он перенёс... Но начиная с «Пожара», как мне кажется, Распутин как писатель резко всё-таки… не скажу «деградирует», но он попадает во власть идеи. Это не всегда для писателя плохо, разные бывают идеи, но эта идея из тех, которая губит любой талант. Я это часто наблюдал. Может быть, наконец смертоносность этой идеи станет очевидна…». Согласен с Быковым с той только поправкой, что хватает людей, для которых близко то, что создал Распутин на пепелище после «Пожара». Мне было лет четырнадцать-пятнадцать, когда по телевизору показали театральную постановку «Последнего срока» Распутина. В той постановке (она, кажется, была иркутской) мелькала Таньчора, любимая дочка умирающей старухи, которую та ждет, но которая так и не приедет с ней попрощаться. Старуха как бы видела ее, разговаривала с ней... Таньчору представили стройной, в белом платье, этакой «школьницей». Тогда, в четырнадцать-пятнадцать лет, я был перенапичкан латиноамериканской литературой, которой очень увлекался. Конкретно в тот момент балдел от «Педро Парамы» мексиканца Хуана Рульфо. Смотрел постановку и думал. А ведь круто было бы намекнуть, что это смерть старухина в образе ее же любимой дочки приходит к ней поболтать напоследок - перед тем, как заберет ее навсегда. Я тогда знать не знал ни про «отцеубийство» в знаменитой песне «The End» Джима Моррисона и группы «Двери», ни вообще ничего про все эти «эдиповы метафоры». Но мне показалось сильным образом - твоя смерть это тот, кому ты дал жизнь, и все такое... Понятно, что подобная метафорика в принципе невозможна в картине мира Валентина Распутина. Прошло больше тридцати лет. Я посмотрел на прошлой неделе невероятно сильную постановку «Последнего срока» в иркутском драматическом театре. Таньчора опять была стройной, в белом платье - как старшеклассница (допускаю влияние той старой постановки). Опять она мерещилась умирающей старухе. И опять - как тогда, в отрочестве - мне подумалось, что это было бы грандиозно, если бы старуха смекнула, что это смерть за ней приходит. Потому и не едет реальная Таньчора, что вместо нее смерть в ее облике приехала. Знаю-знаю, что не по-распутински все это было бы, а по... по-кортасаровски, наверное, но уверен, что когда-нибудь в какой-нибудь театральной постановке какой-нибудь режиссер так и сделает. Так вот об иркутской постановке. Впервые в жизни побывал на театральном спектакле, на котором рыдала в три ручья половина публики. Дамы, разумеется. Мужчины благородно сдерживались. Сначала я увидел, что плачут женщины в возрасте. Потом увидел, что плачут молоденькие девушки. То есть я впервые в жизни побывал в театре, как его, наверное, понимали в XIX веке - показываемая история должна вызвать чувства. Интересный опыт. Все-таки я никогда не поверил бы, что в эпоху интернета молодые девушки могут рыдать на спектакле провинциального театра. Всем рекомендую посмотреть спектакль, пока он в репертуаре. Признаю, что если бы из Распутина сделали мой «латиноамериканский замысел» - и смерть приходила бы к старухе в образе ее любимой дочери - так бы не рыдали. Умозрительное искусство не очень чувственно, что понятно, потому для многих омерзительно. P.S. И все-таки позволю себе большую цитату из классика. Ну чем не описание смерти? Которая за всеми присматривает. Более того, совершенно «латиноамериканское» понимание смерти. «Таньчора не была похожа ни на кого из сестер. Она стояла как бы посередке между ними со своим особым характером – мягким и радостным – людским; она сердилась и тут же отходила, обижалась и сразу забывала об обиде, а уж если ей приходилось плакать… это про нее, не про кого-нибудь сказано: одна слеза катилась, другая воротилась. Она всегда шла туда, где были люди, не боясь ни стариков и ни маленьких, любила посмеяться, поговорить, и не так, что лишь бы себя повеселить, а к месту, ко времени, к общему удовольствию. Редкая полянка у молодых обходилась без Таньчоры; если она задерживалась дома, девки уж бежали за ней, и не потому, что она верховодила у девок, – как раз нет, а потому, что без нее на полянках было невесело, грубо, некому было ответить парням, когда те начинали задирать, и ответить так, что после этого находилось что сказать всем, одному лучше другого, или тихонько засмеяться вслед нетерпеливой парочке, решившей незаметно убежать с бревен возле сельсовета, где собиралась полянка, – всего лишь тихонько засмеяться, как бы только для себя, повернув лицо в ту сторону, куда в темноте пропадала парочка, но этот тихий, осторожный смех, как сигнал, тут же подхватывали все, и деревня со сна вздрагивала от его буйства. Некому без нее было подсказать песню, ту самую, которая бы не зачахла, не заплелась в траве за бревнами, а, поднятая сильными голосами, обнесла бы своей радостью или печалью деревню от края и до края...». МНОГИХ ЗАИНТЕРЕСОВАЛО: |