Последние из иркутян

Игра в «последних, кто видел и помнит» – одна из любимейших моих игр. Называю её игрой, хотя сама идея может быть положена в основу полноценных научных исследований, в первую очередь, тех, что в жанре социально-исторической антропологии. Во множестве компаний мне удавалось отвлечь публику от алкоголя и разговоров об ерунде вопросом, а какое поколение может считать себя последним, которое видело и помнит… Варианты я подставлял разные.

Есть последнее поколение, которое видело и помнит катушечные магнитофоны. Не в чулане на даче, а в деле, в повседневности. Есть последнее поколение, которое видело кассетные магнитофоны. Последние, кто помнит пейджеры. Кто помнит времена, когда не было интернета. И так далее. Привел конкретно эти примеры, потому что – поверьте опытному – вокруг катушечных (бобинных) магнитофонов, кассет, пейджеров и «мира до интернета» возникают самые интересные межпоколенческие зарубы. Сразу несколько поколений хотят быть «последними» в данных темах.

Что касается Иркутска, то мое поколение – конец 1960-х – начало 1970-х годов рождения – к слову, последнее советское поколение в истории России, видимо является последним, которое видело на улицах Иркутска лошадей, запряженных в телеги. Являвшихся полноценными участниками городского дорожного движения. У меня это отчетливое детское воспоминание. Скучающие лошади (запряженные в дремучие телеги) рядом с «Мебельным» на рынке. Они развозили мебель. Еще говорят, что лошади возили чай – то ли с чаепрессовочной фабрики, то ли на нее – но конкретно этого я не помню. Хотя в целом такой обоюдный элемент деревенщины и дореволюционщины, как лошади с телегами на городских улицах, видел и помню.

Бывали у меня и заблуждения на эти темы. Долгое время я был уверен, что мое поколение это последние, кто помнит мусорные машины, которые приезжали во дворы, мусорщиков, которые звонили в колокольчики, и страшные (с вращающимися лопастями) зевы этих машин, поглощавших мусор. Да-да, для молодняка замечу, что бывали времена, когда от мусора можно было избавиться только раз в сутки. Так вот все восьмидесятые я был уверен, что такие мусорки в Иркутске это атрибут семидесятых, которым не просто не суждено было дожить до перестройки и капитализма 1990-х, но которые даже до смерти Брежнева толком не дотянули. В начале 1990-х я обнаружил такой вот способ избавления от мусора не где-нибудь на окраинах, а в интеллигентном Академгородке. Уж не знаю, как долго там это продержалось. Вообще вполне допускаю, что где-нибудь в Иркутске «колокол звонит по мусору» до сих пор.

Пора, кстати, определяться и с разными другими «последними из иркутян». Какое поколение последнее, которое видело на набережной легендарный шпиль («мечту импотента», «конец немецкой классической философии»), а не памятник Александру III? Какое последнее, которое помнит город с тремя, а не с четырьмя мостами? Или вообще с двумя мостами – тем, что имени Ленина в центре, и плотиной – кажется, мое поколение и тут последнее.

А ведь впереди последние, кто помнит в Иркутске реальные кварталы из старых деревянных домов. Последние, кто помнит Белый дом библиотекой. Кто помнит известное место в Иркутске без двух библиотек и двух ледовых дворцов сразу (наметилась в Иркутске такая вот странная традиция «парного строительства»). Ну и так далее.

В этом месте должна быть шутка: будут последние, которые просто видели и помнят Иркутск. Считайте, что я ее пошутил.

Что нам и миру проповедует Александр Дугин?

Александр Дугин дал интервью Такеру Карлсону — и за 20 минут продемонстрировал все проблемы философии, ставящей во главу угла выведенные «из головы» общие схоластические конструкции вместо анализа реальной человеческой жизни.