Памяти иркутского Иггдрасиля

На прошлой неделе довелось мне побывать в славном городе Хабаровске, про который прежде приходилось часто слышать, что это один из самых «комфортных» городов в России. В том смысле, что очень чистый и очень… зеленый. Не могу сказать, что чистота Хабаровска меня как-то шокировала – это просто чистый город, хотя и очень чистый для города «переселенческого». Но уровень его озелененности мне действительно показался запредельно высоким и я даже, что называется, по тихой грусти вспомнил о «зеленом прошлом» города Иркутска.

Образ дерева космических масштабов, пронизывающего своим стволом и ветвями все уровни бытия, встречается во множестве мифологий. Специалисты по архаичным культурам именуют его «мировым деревом». Одно из самых известных «мировых древ» это Иггдрасиль - вселенский ясень из скандинавской мифологии. Иггдрасилем условной «иркутской Вселенной» всегда был тополь.

Я помню, как тополя городского центра засыпали к неудовольствию горожан город пухом в июне. Пух лез в рот, нос, оседал на шерстяной одежде. Дети, стащив у родителей спички, поджигали его. Особенно красиво горели слои пуха на лужах – казалось, что горит вода. На пух жалуются и теперь, но все это ничто по сравнению с тем, что было.

Убивали тополя на центральных улицах по частям, как в известной притче про хозяина, который от большой любви к собаке, рубил ей хвост кусками.

Помню, как я оказался в какой-то момент на улице Карла Маркса и долго не мог понять, что с ней не так? Было ощущение, что город стал ниже. Ощущение, что возникает в квартире из домов советской застройки, в которой сделали так называемый «евроремонт», соорудили навесной потолок, от чего потолок стал ниже, а комнаты меньше. Вот и на улице Маркса меня в какой-то момент охватило то ли гребенщиковское ощущение того, что «небо становится ближе», то ли ощущение того, что небо, которое прежде поддерживали здоровенные лапы тополей, улетело куда-то совсем высоко, и между нами и небом больше нет ничего. Дискомфорт объяснялся очень просто – у тополей обрубили все сучья. Они стали более похожи на фонарные столбы – корявые уродцы, инвалиды войны, ощупывающие обрубками рук тела в поисках куда-то подевавшихся орденов.

А потом – через пару-тройку лет – тополей в центре не стало вообще. Вырубили под корень, правда, почему-то не выкорчевав корни. Ровные спилы выделяются среди асфальта. Если присмотреться, то можно заметить, горожане предпочитают не наступать на них, обходить. Это происходит у них как-то совершенно бессознательно.

Почему их убили? Специалисты говорят, что тополя, несмотря на всю свою мощь и красоту, очень неудобны для городского озеленения. Достигнув размеров Иггдрасиля, они быстро гниют изнутри, у них слабая корневая система, поэтому от сильного ветра они обрушиваются на машины и здания. Бывают и человеческие жертвы.

Короче, шансов у тополей нет. Им не место в XXI веке. Рано или поздно они исчезнут во всем Иркутске.

В сибирской литературе есть такой важный мотив – сожаление по поводу гибели чего-то близкого и родного в ситуации, когда никаких особых альтернатив этой гибели нет. Слишком велик и не остановим напор технического прогресса. Я имею в виду в первую очередь тему ГЭС и затоплений, на которой поднялись сибирские писатели-деревенщики. Именно, что деревенщики. О городских тополях, гибели которых тоже не было и нет альтернатив, как-то не принято жалеть.

У О.Генри есть отличный рассказ «Последний лист». Про умирающую от пневмонии девушку, загадывающую, что она умрет, когда с ветки за окном упадет последний лист. Наверняка кто-то из иркутян, для которых тополя-гиганты в городском центре это часть детства или молодости, загадал для себя, что он исчезнет вместе с последним иркутским Иггдарасилем. У О.Генри старый художник, желая спасти девушку, рисует последний лист на стекле. Нарисованный лист не отлетает и девушка, обретя волю к жизни, выздоравливает.

Как знать, быть может, какой-нибудь гениальный художник сжалится над последними «тополиными иркутянами» и придумает что-нибудь. Как-нибудь нарисует на Иркутске последний тополь, который никогда не умрет.