Холодные регионы в прохладной войне

То, что у России сейчас с Западом, называют «холодной войной 2.0». Я бы предложил термин «прохладная война», тем более, что он интересно в плане двусмысленности звучит по-английски – «cool war» (прохладная война, клевая война).

Еще до кризиса украинской государственности с последовавшим включением Крыма и Севастополя в состав Российской Федерации и предсказуемым серьезным ухудшением отношений с Западом, Путиным были заявлены своего рода новые ориентиры развития России.

Во-первых, это так называемая «национализация элиты», неотъемлемой частью которой является «деофшоризация» крупного бизнеса. В декабре 2012 года, когда Путин озвучил тему «деофшоризации» в Послании Федеральному Собранию и даже 12 декабря прошлого года, когда он эту тему озвучил повторно, было сложно сказать, имеем ли мы дело с декларативным призывом или с продуманной системой мер? Сейчас рецессия российской экономики, отток капиталов, а также упомянутый «конфликт с Западом» обострили тему «деофшоризацию». Теперь пустыми декларациями не ограничиться.

Во-вторых, это перенесение центра тяжести во внешнеэкономических связях с запада на восток. Речь о странах АТР и, в первую очередь, о Китае. Популярные в конце XX столетия разговоры о том, что XXI век станет «веком Азии», сейчас уже не являются досужими разговорами, поскольку аргументация для этого тезиса легко извлекается из экономической статистики. О том, что у России есть уникальная возможность воспользоваться шансами, связанными с положением между старым Западом и новым Востоком – давно говорят очень много. Почти уверен, что теперь эта тема станет настоящим интеллектуальным мейнстримом.

В-третьих, имеет смысл вспомнить и о теме «морального консерватизма», приобретшей большее значение в российской политической риторике. Тема эта была явно рассчитана не только на «внутреннего потребителя», но задумывалась и продвигалась как своего рода «ценностный бренд» современной России, призванный привлечь внимание и симпатии тех граждан Запада, что не довольны «моральным релятивизмом» и прочим «постмодернизмом» современного Запада. Сложно сказать, пригодится ли теперь такой консерватизм в отношениях с Западом, но он вполне годен для выстраивания отношений с Востоком, где доверие к проверенным веками ценностям никогда не ставилось под постмодернистское сомнение.

В конфликте с Западом, конечно, серьезны не санкции против отдельных представителей российской власти и бизнеса (обошедшие, например, самого президента или министра обороны, которые бесспорно имеют большее отношение к истории с Крымом, нежели депутат Мизулина или бывший министр образования Фурсенко). И даже не исключение из «большой восьмерки». Серьезны прозвучавшие вполне недвусмысленные угрозы «разрушения российской экономики». На угрозы надо как-то реагировать – не только политически, но и экономически.

И в этом смысле конфликт с Западом становится проблемой, которая может обернуться шансами и для «структурных реформ экономики», и для перехода от исчерпавшей себя модели экономического развития к какой-то другой. Кроме того, она представляет собой целый «букет шансов» для регионов Сибири и Дальнего Востока, которые в новой, азиатски-ориентированной модели отношений России с внешним окружением фактически оказываются более важными, чем регионы европейской России.

Хочу заметить, что и в отечественной истории развитие регионов Сибири и Дальнего Востока происходило тогда, как у России серьезно ухудшались отношения с Западом. И пример «холодной войны» тут далеко не единственный. Схожие примеры можно обнаружить и в дореволюционной (имперской) истории России.

Так что всех земляков, предпочитающих не столько радоваться присоединению Крыма, сколько переживать по поводу международно-политических и экономических последствий оного для России, могу успокоить только одним. Очень может быть, что в «прохладной войне» выиграют «холодные регионы», включая Иркутскую область. По крайней мере, шансы такие есть.